Нечаевский процесс. Главный «бес» Достоевского или история Сергея Нечаева

В нем писатель дал отповедь движению нигилистов, критически разобрав идеи левого толка. В числе самых ярких и отрицательных образов романа – Петр Верховенский, прототипом которого послужил уроженец Владимирской губернии Сергей Нечаев.

Крепостной гарем

Пращуры – седьмая вода на киселе – нигилиста и революционера Сергея Нечаева принадлежали к благородному сословию, хотя порой и они страдали от «ига самодержавия». К примеру, его предок в 11-м колене Прокофий Епишков, дворянин новгородского архиепископа Пимена, в 1572 году был казнен царем . Но с остальными все было более или менее благополучно. Прадед Семен Севастьянович Епишков был помещиком Суздальского и Ковровского уездов и при Екатерине II дослужился до чина поручика. Дед Нечаева, тоже армейский поручик, Петр Семенович Епишков после выхода в отставку жил в своем имении – сельце Колобово Ковровского уезда, причем прославился на всю округу неумеренными кутежами и вопиющим даже для первой половины XIX века разгулом. У себя в имении он завел целый гарем из крепостных дворовых девок, с которыми возродил в отдельно взятой усадьбе нравы поры упадка Западной Римской империи.

Имена наложниц любвеобильного поручика история не сохранила, за исключением некоей Фатины Алексеевой, у которой от барина в 1822 году родился сын Павел. Помещик своим отпрыском мальчика не признал. Сына Фатины Алексеевой вырастили среди помещичьей прислуги, а когда тот подрос, отец дал-таки ему вольную.

Павел Алексеев устроился на работу буфетчиком в трактир купца Правоверова в город Иваново-Вознесенск Шуйского уезда Владимирской губернии. Там он пристрастился к выпивке и стал часто злоупотреблять горячительными напитками. Возможно, именно поэтому его сын Сергей, родившийся в 1847 году от крепостной девушки Прасковьи Литвиновой, получившей вольную от своих господ, владимирских дворян Алалыкиных, и рано умершей, был отдан на воспитание маляру Геннадию Павлову. Сергей получил фамилию Нечаев с красноречивым намеком, что,
мол, появление на свет этого младенца стало неожиданностью для его отца, а отчество по отчиму – Геннадьевич.

Человек, ненавидевший предков

Сергей Нечаев, по семье отчима – мещанин Владимирской губернии, оказался человеком выдающихся способностей. Он усиленно занимался самообразованием, сдал экзамен на учителя, переехал вначале в Москву (где познакомился с писателем-народником Филиппом Нефедовым), а потом – в Петербург. Там Нечаев, образец глубочайшей убежденности и железной воли, уже проникшийся самыми радикальными идеями, начал агитацию среди студентов Петербургского университета и медицинской академии и вскоре выдвинулся в качестве лидера и кумира «передовой» молодежи. Он ненавидел своих «благородных» предков и принял решение посвятить жизнь борьбе с существующим в России государственным строем. В 1869 году в северной столице начались массовые студенческие волнения, во многом инспирированные Нечаевым.

Когда полиция сбилась с ног в поисках зачинщиков, Сергей Нечаев уже был далеко: он уехал в Западную Европу, где сразу же сошелся с революционерами-эмигрантами Михаилом Бакуниным, Николаем Огаревым и Александром Герценом (в молодости несколько лет прожившим во Владимире на Клязьме). Молодой человек, которому шел лишь 22-й год, буквально очаровал маститых корифеев революционного движения, особенно неистового бунтаря Бакунина. Он развернул перед Бакуниным и Герценом масштабную программу создания революционных организаций в России. В итоге Герцен вручил Нечаеву крупную денежную сумму из средств, завещанных на дело революции умершим дворянином Бахметьевым.

Член «Народной расправы»

Осенью 1869 года Нечаев вернулся в Россию, где основал «Общество народной расправы», имевшее отделение в том числе и во Владимирской губернии. Сам он был избран членом Центрального комитета этой глубоко законспирированной организации. Перу Нечаева принадлежит «Катехизис революционера» -первый в российской истории устав политической партии. «Революционер, – говорилось в нечаевском уставе, – человек обреченный; у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни имени. Он отказался от мирской науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только науку разрушения, для этого изучает механику, химию, пожалуй, медицину…. Он презирает общественное мнение, презирает и ненавидит нынешнюю общественную нравственность».

Авторитет Нечаева признавали люди, которые были намного старше его. В «Обществе народной расправы» он ввел железную дисциплину. Когда московский студент Иванов проявил неповиновение кандидату в вожди, Нечаев приказал убить смутьяна. Иванова заманили в грот парка Петровской земледельческой академии, где он был убит Нечаевым и четырьмя его соратниками. Полиция первопрестольной быстро вышла на след убийц и арестовала всех, кроме самого Нечаева. Тот,как и прежде, успел скрыться за границей.

В 1871 году в Петербурге прошел судебный процесс над членами «Общества народной расправы». Помимо убийц Иванова привлекли и других соратников Нечаева. Всего на скамью подсудимых попало 87 человек, которых в обществе окрестили «нечаевцами» (среди них был Владимир Ковалевский – будущий тайный советник и заместитель министра финансов, обвинявшийся в укрывательстве Нечаева). «Нечаевцы» отправились на каторгу и в тюрьмы (оправданы были немногие, в том числе Ковалевский), а их лидер и идеолог тем временем в Женеве издавал журнал «Народная расправа».

Однако к тому времени репутация Нечаева среди русской эмиграции сильно пошатнулась. Даже Бакунин, прежде обожавший юного «камрада», писал о Нечаеве как о бесчестном человеке, способном шпионить, вскрывать чужие письма и не возвращать долги. Резко отрицательную характеристику дал Нечаеву и Герцен. В России же интеллигенция в большинстве своем не могла простить Нечаеву убийства
Иванова. Именно тогда Достоевский и создал роман на злобу дня «Бесы», сделав лидера «нечаевцев» одним из самых жутких его героев.

Арестант Петропавловки

В 1872 году швейцарское правительство выдало Сергея Нечаева Российской империи. Политических эмигрантов Швейцария, в принципе, укрывала, но Нечаева власти этой страны экстрадировали как обычного уголовного преступника, обвиняемого в убийстве. В 1873-м Московский окружной суд приговорил Нечаева к каторжным работам сроком на 20 лет. Однако в Сибирь его так и не отправили. Царское правительство опасалось, что он совершит побег с каторги, поэтому его этапировали в Петропавловскую крепость, где содержали в одиночке Алексеевского равелина как опасного политического преступника.

Но даже там Нечаев сумел сагитировать охрану, через которую установил связь с революционерами-народовольцами и продолжал руководить революционным движением. При этом он от-казался от организации своего побега, считая, что силы
и средства надо тратить на организацию покушения на императора Александра II.

Первого марта 1881 года царь был убит взрывом бомбы народовольца Гриневицкого. Вскоре после этого заключенный-народоволец Леон Мирский, отбывавший срок в том же Алексеевском равелине, выдал заговор Нечаева властям. Несших караульную службу в Петропавловской крепости солдат судили в 1882-м. Сам же 35-летний Сергей Нечаев в ноябре того же года скончался от чахотки, проведя в каземате почти 10 лет. Даже политические противники и недоброжелатели Нечаева отдавали дань его стойкости, граничащей с фанатизмом, и личному бескорыстию.

Сегодня Нечаев уже почти позабыт. И лишь персонаж Петра Верховенского в гениальном романе «Бесы», в том числе и в одноименной пьесе, которая до сих пор входит в репертуар многих театров, напоминает об этом мрачном и почти демоническом образе внебрачного потомка владимирского дворянства.

». Применял методы мистификации и провокации. В 1869 году в Москве убил по подозрению в предательстве студента И. И. Иванова и скрылся за границей. В 1872 был выдан швейцарскими властями. В 1873 приговорен к 20 годам каторги.

Сергей Нечаев родился 2 октября (20 сентября по старому стилю) 1847 года, в селе Иваново-Вознесенское Владимирской губернии , в семье мещанина, служившего в трактире. С 14 лет начал работать, где учился, не установлено. Тем не менее о себе рассказывал, что он сын крестьянина и выучился грамоте 16 лет от роду. В 1865 переселился в Москву, где пытался сдать экзамен на звание народного учителя, но провалился. Был близок с писателем Филиппом Диомидовичем Нефедовым. Через год выдержал этот экзамен в Петербурге и получил место учителя в Сергиевском приходском училище. В 1868 поступил вольнослушателем в Петербургский университет. Участвовал в студенческих волнениях 1868 - 1869, возглавляя вместе с Петром Никитичем Ткачевым и другими радикальное меньшинство. Зимой 1868-1869, принимая участие в студенческих волнениях, пытался взять на себя роль лидера , но неудачно. Распустив слух о своем аресте и бегстве из Петропавловской крепости, скрылся за границей, опасаясь преследований властей.

За границей. «Катехизис революционера»

В марте 1869 Сергей Геннадьевич оказался в Женеве у Михаила Александровича Бакунина, объявив себя представителем новой волны революционного движения. Бакунин был очарован Нечаевым, оказывал ему всяческую поддержку и даже поселил у себя. Нечаев встречался также и с Александром Ивановичем Герценом , который отнесся к молодому революционеру с явным недоверием, но по настоянию Николая Платоновича Огарева, также подпавшего под обаяние Нечаева (он даже посвятил ему стихотворение «Студент»), передал на бакунинско-нечаевские «революционные затеи» часть так называемого Бахметевского фонда. Этот фонд предназначался для финансирования революционного движения в России и находился в совместном распоряжении Герцена и Огарева.

Нечаев совместно с Бакуниным издал от имени несуществующего «Всемирного революционного союза» ряд ультрареволюционных манифестов : «Постановка революционного вопроса», «Начало революции » (журнал «Народная расправа», №1). Тогда же им, по-видимому, был написан и «Катехизис революционера», автором которого длительное время считался Бакунин, и только после публикаций последних лет авторство Нечаева можно считать доказанным, хотя влияние бакунинских идей в этом знаменитом тексте, несомненно, чувствуется.

«Катехизис» состоял из четырех разделов, в первом из которых «Отношение революционера к самому себе» провозглашалось, что «революционер - человек обреченный... он... разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью «этого мира». В разделе «Отношение революционера к товарищам по революции» эти товарищи классифицировались по степени их полезности для революции, причем революционер более высокого разряда должен смотреть на «революционеров второго и третьего разрядов» как «на часть общего революционного капитала , отданного в его распоряжение».

Формулируя «Отношение революционера к обществу» (третий раздел) Нечаев подчеркивал, что он не должен останавливаться «перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором все - и все - должны быть ему равно ненавистны». «Все это поганое общество» Нечаев предполагал разделить на несколько категорий, причем первая из них составляла «неотлагаемо осужденных на смерть». При вынесении смертного приговора следовало руководствоваться не личной виной того или иного человека, а пользой его убийства для революционного дела. Далее следовали еще пять категорий людей, которых следовало уничтожить позднее или использовать в интересах революции, не останавливаясь перед шантажом, и лишь немногие могли «выработаться» в настоящих революционеров.

Наконец, «Отношение товарищества к народу» (четвертый раздел) заключалось в том, чтобы освободить его, подтолкнув к «поголовному восстанию». Для этого требовалось сблизиться с теми элементами в народе, которые были наиболее подготовленными к бунту. «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России», - призывал Нечаев.

Возвращение в Россию. Убийство по «Катехизису»

В августе 1869 Сергей Нечаев с бакунинским мандатом представителя «Всемирного революционного союза» вернулся в Россию. Здесь он организовал тайное общество «Народная расправа», главным образом из студентов Петровской сельскохозяйственной академии. Тайная организация состояла из «пятерок», подчиняющихся «комитету», в который на самом деле входил один Нечаев. Организация строилась на принципах жесткого централизма и безоговорочного подчинения. Столкнувшись с сопротивлением своим авторитарным методам со стороны студента И. И. Иванова, Нечаев организовал 21 ноября 1869 его убийство, причем привлек к его осуществлению еще четверых членов организации - Ивана Гавриловича Прыжова, Алексея Кирилловича Кузнецова, П. Г. Успенского и Н. Н. Николаева, стремясь «повязать» их кровью.

По поводу опубликованного нечаевского текста один из ведущих публицистов консервативного толка Михаил Никифорович Катков писал: «Послушаем, как русский революционер понимает сам себя. На высоте своего сознания он объявляет себя человеком без убеждений, без правил, без чести. Он должен быть готов на всякую мерзость, подлог, обман, грабеж, убийство и предательство. Ему разрешается быть предателем даже своих соумышленников и товарищей... Не чувствуете ли вы, что под вами исчезает всякая почва? Не очутились ли вы в ужасной теснине между умопомешательством и мошенничеством?».

После бегства из России

За границей С. Г. Нечаев издавал второй номер журнала «Народная расправа» с программной статьей «Главные основы будущего общественного строя». Ссылаясь на Коммунистический Манифест, Сергей Геннадьевич изображал коммунизм как строй, при котором господствует принцип «производить для общества как можно более и потреблять как можно меньше». Труд обязателен под угрозой смерти, а всеми делами распоряжается никому не подотчетный и никому не известный комитет, принудительно регламентирующий все человеческие отношения в обществе. В 1870 году он пробовал возобновить вместе с Огаревым издание «Колокола», но не слишком удачно - вышло только шесть номеров.

Нечаев и в эмиграции пытался применять методы шантажа и угроз для достижения своих целей, в т. ч. по отношению к Бакунину и дочери Герцена Наталье Александровне. Постепенно он оказался в изоляции, от него отшатнулся даже Бакунин, назвавший нечаевский «Катехизис» «катехизисом абреков». Отвергнутый всеми, Нечаев вынужден был скитаться по Европе , скрываясь от преследований царского правительства, но в 1872 году был выдан Швейцарией как уголовный преступник. В 1873 на суде Нечаев вел себя мужественно, а на приговор - 20 лет каторжных работ - ответил возгласом: «Да здравствует Земский собор! Долой деспотизм!». По личному распоряжению Александра II вместо отправки в Сибирь Нечаева «навсегда» (это слово было подчеркнуто царем) заключили в одиночную камеру Петропавловской крепости.

Но одиночка не сломила Нечаева. Он занимался самообразованием, работая над статьями, и написал даже роман «Жоржетта». Нечаеву удалось привлечь на свою сторону охрану, которой было запрещено с ним разговаривать, и установить контакт с народовольцами.

Отношение к «нечаевщине»

«Нечаевщина» была осуждена большинством русских революционеров, и в течение почти десяти лет терроризм не применялся как метод борьбы. Однако это оказалось отнюдь не случайным и не преходящим явлением. Вполне справедливо писал российский историк, доктор исторических наук Борис Павлович Козьмин, что «...необходимо дать себе отчет в том, что нечаевское дело, с одной стороны, органически связано с революционным движением предшествующих лет, а с другой - предвосхищает в некоторых отношениях ту постановку революционного дела, какую оно получило в следующее десятилетие».

Нечаевская традиция физического уничтожения или терроризации «особенно вредных» лиц, беспрекословного подчинения низов вышестоящим революционерам, оправдания любого аморализма, если он служит интересам революции, прослеживалась в течение всей последующей истории русского революционного движения. Террор и заговоры стали неотъемлемой его частью, а нравственные основы, заложенные декабристами и Герценом, все больше размывались.

Нечаевское дело легло в основу знаменитого «антинигилистического» романа Федора Михайловича Достоевского «Бесы» (1873), в котором прототипом Петра Верховенского стал сам Нечаев.

Сергей Геннадиевич Нечаев скончался 1 декабря (21 ноября по ст.ст.) 1882 года, в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, в Санкт-Петербурге, ровно 13 лет спустя после убийства Иванова, от «общей водянки, осложненной цинготною болезнью ». (О. В. Будницкий)

ТАК НАЗЫВАЕМОЕ «НЕЧАЕВСКОЕ ДЕЛО» И ОТНОШЕНИЕ

К НЕМУ РУССКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ

Впервые: ОЗ, 1871, № 9, отд. «Современное обозрение», стр. 1-33 (вып. в свет - 20 сентября). Подпись: M. M. Авторство раскрыто в «Указателе к «Отечественным запискам» за 1868–1877 гг.» (ОЗ, 1878, № 8, стр. XVII, и отд. издание) и в гонорарных ведомостях «Отечественных записок» 1871 г. (ЛН, т. 53–54, М. 1949).

В июле - августе 1871 г. происходил первый открытый политический процесс в России - над участниками тайного общества «Народная расправа». К суду были привлечены почти все члены организации - 84 человека, разделенные на четыре категории (по тяжести предъявленных обвинений), - в основном интеллигентная молодежь и студенты. Салтыков сам был на процессе (в частности, 27 августа, см. прим. к стр. 191) и многие подробности мог знать от своего друга А. М. Унковского - одного из защитников.

Волнения студентов в конце 1868 - начале 1869 г. явились толчком к созданию «Народной расправы». Как бы продолжая в новых условиях студенческое движение 1861 г., участники его требовали права свободно собирать сходки, устраивать библиотеки, кассы взаимопомощи и т. д. При этом часть молодежи не ограничивалась стремлением к демократизации одной лишь студенческой жизни, а переходила непосредственно к борьбе за освобождение всего народа от гнета самодержавного государства. Вскоре революционная активность студенческой молодежи была использована С. Г. Нечаевым для создания тайной организации анархистского толка. Сам Нечаев, вольнослушатель Петербургского университета, был энергичным участником студенческих волнений, фанатически преданным революции. Значительное влияние на весь характер его деятельности оказал анархизм Бакунина. Однако многие взгляды и дела Нечаева вызвали со стороны Бакунина решительный протест. Это относится, в частности, к известному документу «Катехизис революционера», который до последнего времени считался сочинением Бакунина и Нечаева. Как свидетельствует пространное письмо Бакунина к Нечаеву от 2 июля 1870 г., впервые опубликованное в 1966 г., «Катехизис» принадлежит перу Нечаева. Определяя свои разногласия с Нечаевым, Бакунин ссылается на их прежние споры: «Помните, как Вы сердились на меня, когда я назвал Вас абреком, а Ваш катехизис катехизисом абреков», и далее: «…Вы по образу мыслей подходите более к иезуитам, чем к нам. Вы фанатик - в этом Ваша огромная характерная сила; но вместе с тем и ваша слепота, а слепота большая и губительная слабость» («Cahiers du Monde Russe et Sovi?tique», 1966, Sorbonne, Vol. VII, № 4, p. 632). Формулируя основные принципы, которыми должно руководиться при создании революционного общества, Бакунин отвергал нечаевскую тактику заговора, террора и мистификации. Он писал: «Иезуитский контроль, система полицейского опутывания и лжи решительно исключаются из всех 3-х степеней тайной организации: точно так же из уезд<ного> и област<ного>, как и из Народ<ного> братства. Сила всего общества, равно как нравственность, верность, энергия и преданность каждого члена, основаны исключительно и всецело на взаимной истине, на взаимной искренности, на в<заимном> доверии и на открытом братском контроле всех над каждым» (там же, р. 672).

В большой статье «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество рабочих», посвященной прежде всего критике бакунизма, Маркс и Энгельс особо рассматривают «Катехизис революционера». «Эти всеразрушительные анархисты, - отмечают они, - которые хотят все привести в состояние аморфности, чтобы установить анархию в области нравственности, доводят до крайности буржуазную безнравственность».

Четвертого марта 1869 г., опасаясь преследований со стороны полиции за участие в студенческих волнениях, Нечаев уезжает за границу и, явившись в Женеву, к Огареву и Бакунину, выдает себя за руководителя студенческого революционного движения, бежавшего из Петропавловской крепости. 1868–1869 гг. были особенно трудными в жизни Огарева: возможности издания «Колокола» оказались исчерпанными, разногласия с «молодой эмиграцией» углублялись, живых связей с Россией почти не осталось. Поэтому Огарев с большим энтузиазмом встретил Нечаева и уверял Герцена, что приезд петербургского студента «поворачивает на воскресение заграничной прессы» (письмо от 1 апреля 1869 г., ЛН, т. 39–40, стр. 545). Огарев, вместе с Нечаевым и Бакуниным, развернул широкую агитационную кампанию, сам написал брошюру («В память людям 14 декабря 1825 г.»), прокламации («От стариков молодым друзьям», «Наша повесть»), а также стихотворение «Студент», посвященное «молодому другу Нечаеву», которое впоследствии фигурировало в материалах процесса.

Следует отметить, что Герцен все время относился к Нечаеву недоверчиво и неприязненно. В письмах «К старому товарищу» (1869), обращенных к Бакунину и отчасти Огареву, он решительно отвергает теорию и тактику анархизма как явления глубоко враждебные революции. Герцен утверждает, что необходимо «окончательно пожертвовать уголовной точкой зрения, а она, по несчастью, прорывается и мешает понятия, вводя личные страсти в общее дело и превратную перестановку невольных событий в преднамеренный заговор». И далее: «Дикие призывы к тому, чтобы закрыть книгу, оставить науку и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и к самой вредной».

В августе 1869 г. Нечаев возвращается в Россию, и в Москве, преимущественно из студентов Петровской земледельческой академии, создает тайное общество «Народная расправа», состоящее из небольших, не связанных между собой кружков. Это давало Нечаеву возможность внушать членам «Народной расправы» иллюзию об огромных масштабах организации, ячейки которой будто бы разбросаны по всей стране и даже по всему миру. Нечаев предъявлял особо доверенным лицам мандат, подписанный Бакуниным от имени «Русского отдела всемирного революционного союза», пользовался специальными бланками с эмблемой «Альянса». Нечаев требовал от членов «Народной расправы» беспрекословного повиновения своим приказам. На этой почве в конце 1869 г. произошло трагическое событие, повлекшее за собой арест почти всех участников подпольной организации. За отказ подчиниться Нечаеву 21 ноября в парке Петровской академии был убит студент И. Иванов. Убийство совершил сам Нечаев с помощью четырех членов «Народной расправы» - П. Успенского, А. Кузнецова, И. Прыжова, Н. Николаева. Нечаев успел бежать за границу, остальные четверо, вместе с другими участниками «Народной расправы», через полтора года предстали перед судом Санкт-Петербургской судебной палаты. (В 1872 г. Нечаев был выдан швейцарскими властями русскому правительству и приговорен к каторжным работам в Сибири.)

Первые сообщения, а затем и статьи о «нечаевской истории» появились уже в январе 1870 г. Особенно усердно выступали «Московские ведомости», обвинявшие другие органы печати в либерализме и нигилизме. (В статье «Наши бури и непогоды» Салтыков писал, что, по мнению этой газеты, следует арестовывать «не по несомненным уликам, и даже не по уликам, а так просто, по предложению, или, точнее сказать, по вдохновению».) Однако позднее, когда происходил сам процесс и когда его материалы, сначала публиковавшиеся в «Правительственном вестнике», затем перепечатывались и комментировались на страницах многих изданий, наглядно обнаружилось то «литературное единодушие», которое с такой убийственной иронией показал Салтыков. Разумеется, отдельные, иногда даже существенные разногласия были между некоторыми печатными органами. Так, например, «С.-Петербургские ведомости» резонно осуждали «Московские ведомости» за то, что те «думают, что защитники должны были греметь против нигилизма», «изобличить весь вред этого направления». «Во всех образованных государствах, - писали «С.-Петербургские ведомости», - людей наказывают не за то, что они держатся тех или других ложных воззрений, а за то, что они совершили известные деяния, положительно воспрещаемые законом». И «Московские ведомости» и «Голос» возмущались теми «утонченными оборотами речи», которые употреблялись председателем суда и защитниками по отношению к подсудимым. «С.-Петербургские ведомости», напротив, одобряли эту манеру. Но несмотря на разногласия, органы печати консервативного и буржуазно-либерального направления сходились в главном: отождествляя «нечаевское дело» со всем русским революционным движением, они поносили революционную молодежь в целом, заявляя, что в России нет почвы для революции и что заниматься ею могут лишь безумцы, неучи да Хлестаковы.

Салтыков с глубокой иронией пишет о том слаженном «антинигилистическом» хоре, который, как по команде, возник из разноголосицы современной печати (см. его введение к статье и многочисленные авторские примечания).

«Отечественные записки» не могли прямо и откровенно высказать свой взгляд на «нечаевское дело», не затронув общих проблем революционного движения, что по цензурным причинам было невозможно для радикального издания. Но взгляд этот внимательный читатель мог определить по совокупности материалов, печатавшихся в «Отечественных записках» и прежде всего в том номере, где была помещена статья Салтыкова: «Так называемое «нечаевское дело»…»

Еще в феврале 1870 г., статьей «Наши бури и непогоды», Салтыков откликнулся на подготовку «нечаевского процесса» (см. наст. том, стр. 170–190).

В письме к Некрасову от 17 июля 1871 г. он писал: «По моему мнению, полезно было бы напечатать нечаевское дело в «Отечественных записках» вполне, и начать это печатание в августовской книжке (вероятно, и 2-я категория уже будет кончена к тому времени). Перепечатку можно сделать из «Правительственного вестника», где этот процесс затем и печатается, чтоб его отчетом руководились прочие журналы. Читателям будет интересно иметь в руках полное изложение всего процесса, который он имеет теперь в отрывках, рассеянных во множестве №№ газет.

Затем мне казалось бы нелишним в сентябрьской книжке напечатать свод статей, появившихся по этому <делу> в газетах и журналах. Это тоже не лишено будет для читателей интереса; ежели хотите, я возьму этот труд на себя и сделаю его совершенно скромно. В сентябрьской книжке это будет удобно сделать, потому что впечатление несколько остынет» (см. т. 18 наст. изд.).

Осуществилась лишь вторая половина замысла Салтыкова - его «совершенно скромная» статья о «нечаевском деле» появилась в сентябрьской книжке. Вместе с анонимной статьей «Литературные заметки», напечатанной в том же номере, эта статья Салтыкова вызвала недовольство Александра II, который, как говорится в докладе III Отделения, на полях против этих двух статей «изволил собственной рукою начертать: «обратить на это внимание министра внутренних дел».

Обличая благонамеренную журналистику, Салтыков как бы возвращал мысль читателя к одной из своих статей 1868 г. - «Литература на обеде», где в широком смысле затронуто то же явление. Причину отсутствия «серьезной публицистической литературы» Салтыков объяснял тем, что ее и не может быть «в стране, где нет полной свободы слова» (стр. 59). Передовые статьи, где есть хоть нечто самостоятельное, напоминают, по мнению Салтыкова, «те челобитья, которые в древнее время писали государевы сироты» (там же). И, вероятно, не случайно именно этот образ повторяется в упомянутых «Литературных заметках». «Говоря откровенно, нет ничего трагикомичнее положения публициста, брошенного судьбою на берега Невы <…> Его писания не имеют даже того значения, какое когда-то имели челобитные царских сирот» (ОЗ, 1871, № 9, отд. «Современное обозрение», стр. 153).

В статье Салтыкова почти нет прямых авторских суждений о позиции той или иной газеты, их заменяет эзоповская фразеология, едкая ирония «похвальных слов» по поводу верноподданной публицистики. Однако в «Литературных заметках» читатель находил своеобразный и подробный комментарий к тому, что он уже узнал из статьи «Так называемое «нечаевское дело»…» (этой статьей открывался отдел «Современное обозрение»). Ссылаясь на те же рассуждения «Московских ведомостей», которые обильно цитировались в статье Салтыкова, автор «Литературных заметок» обвиняет газету в «политической мономании», стремлении видеть везде «заговоры, сепаратизмы», государственные преступления (стр. 167).

На многих примерах критик разъясняет подлинный смысл той «заботы об отечестве», которую уже много лет подряд проявляют «Московские ведомости». Благонамеренному единомыслию он противопоставляет «открытую и свободную» борьбу мнений, ибо «человеческая мысль может мужать и крепнуть только в борьбе разнородных миросозерцаний» (стр. 171). Критик призывает к «трезвому взгляду на политические процессы», на их связь с развитием общественной мысли. Чтобы отделить «нечаевское дело», которое в одной из статей 1873 г. Михайловский назовет «монстром», от дела прогресса, необходимого и неизбежного, он создает прозрачный аллегорический образ: если кто-то выбросился из окна, это еще не повод запретить людям, жаждущим света, приближаться к окнам (стр. 175).

Разбираемый номер «Отечественных записок», как и многие другие книжки этого журнала, скомпонован таким образом, что разные материалы, в нем напечатанные, каждый по-своему разрабатывают одну и ту же тему. Так, например, перед статьей Салтыкова напечатан цикл сатирических стихотворений В. Буренина. Первое из них - «Общественное мнение» - предваряет одну из важных тем статьи о «нечаевском деле»:

«- Плохо, Петр Иваныч?

Плохо, Петр Ильич!

Думал, нынче за ночь

Хватит паралич:

Слышали, в суде-то

Что творится? Ох,

Верьте мне: нас это

Наказует бог!

Школьникам, мальчишкам -

Просто стыд и срам -

Поблажает слишком

Председатель сам!

Вежлив, как в салоне:

«Смею вам сказать…»

В эдаком-то тоне

С ними рассуждать!»

Стихотворение заканчивается такими словами:

«Да-с, прогресс сей ввержет

Нас злосчастья в ров,

Если не поддержит

Господин Катков!»

В этом же номере журнала, после долгого перерыва возобновилось печатание «Парижских писем» Шарля Шассена. Здесь описывались события Парижской коммуны, мысль о которых естественно связывалась в те дни с судьбами русской революции. И хотя Шассен был далек от глубокого понимания причин и характера Коммуны, хотя точка зрения самого Салтыкова (см. «Итоги», т. 7) была существенно иной, тем не менее подробная информация о французских событиях, разоблачительная характеристика палача Коммуны Жюля Фавра представляли большой интерес для русского читателя. Кстати, Шассен в «Парижских письмах» расценивает циркуляр Жюля Фавра от 6 июня, о котором идет речь в статье Салтыкова, как позорный полицейский документ.

Наконец, в этом же номере «Отечественных записок» была помещена глава из новой книги Салтыкова «Господа ташкентцы» - «Ташкентцы приготовительного класса», где изображается страх дворянства перед «тайными обществами» нигилистов и жажда мести новым Каракозовым. Обличение консервативной и буржуазно-либеральной («пенкоснимательской») прессы - главную тему статьи «Так называемое «нечаевское дело»…» - Салтыков продолжил в «Дневнике провинциала в Петербурге» (1872).

Стр. 191…войдя в одно из заседаний суда… мы нашли… - Судебные заседания, где рассматривались дела подсудимых четвертой категории, происходили от 27 августа 1871 г.

…к отделению от государства обширных частей (Сибири)… - Обвинение это было предъявлено группе подсудимых четвертой категории: «Кошкин, Долгушин, Дудоладов и Лев Топорков <…> состояли членами кружка сибиряков <…> для кружка этого и был написан Долгушиным устав <…> в собраниях оного рассуждалось об отделении Сибири <…> и в самом уставе общества сибиряков, Долгушиным составленном, было сказано, как говорил Кошкин: «Цели будущей нашей деятельности мы не можем определить потому, что неизвестно, каково будет положение Сибири во время улучшения материального ее благосостояния, нужно ли тогда будет отделить Сибирь или нет» («Правительственный вестник», 1871, № 205 от 28 августа, стр. 2).

Стр. 193…формализироваться - обижаться (от франц. - formaliser).

Один талантливый фельетонист… не без ядовитости назвал нас «братьями-молчальниками». - Как установил С. С. Борщевский, Салтыков имел в виду фельетон Суворина «Недельные очерки и картинки» («С.-Петербургские ведомости», 1871, от 16 мая), где публицисты «Отечественных записок» были названы «молчаливым легионом» за присущее им будто бы стремление отмалчиваться при обсуждении важных общественных вопросов (см. изд. 1933–1941, т. 8, стр. 539).

Стр. 194…«Отечественные записки» - издание ежемесячное… - Этот аргумент выдвигается, конечно, иронически, так как «Вестник Европы», цитируемый Салтыковым, - тоже ежемесячный журнал.

…«металлом звенящим»… - См. прим. к стр. 137.

Стр. 195…четверо подсудимых приговорены к каторжной работе… - 15 июля был зачитан приговор суда, по которому Успенский, Кузнецов, Прыжов и Николаев ссылались в каторжные работы на разные сроки с лишением всех прав состояния.

…отпуская этих последних… - В стенограмме суда читаем: «Председатель: Подсудимые Орлов, Волховский, Коринфский и Томилова! Не угодно ли вам выйти на середину залы.

(Подсудимые вышли).

Подсудимые! Вы свободны от суда и содержания под стражею. Господа! Отныне вам место не на позорной скамье, а среди публики, среди всех нас» («Правительственный вестник», № 168, стр. 6).

Эмфатический… - то есть напыщенный.

Стр. 197… он говорил, как чужой… - Имеется в виду речь Спасовича в защиту Алексея Кузнецова. См. об этом ниже.

И вот один рявкнул стихами… - Свое заключительное слово Прыжов закончил стихами Гете. «Вы извините меня, почтенные судьи, - сказал он, - если я позволю себе привести здесь слова величайшего германского поэта Гете, которые как будто прямо относятся к настоящему, крайне прискорбному для всех делу.

По этому поводу автор уже упоминавшихся «Литературных заметок» писал: «Когда по окончании судебных прений Прыжову было дано слово, как оно дается обыкновенно всем подсудимым, он сказал несколько незначащих и бессвязных фраз, заключив их тремя стихами из Гете. «Московские ведомости» возмутились этим и не преминули заметить, «как один подсудимый рявкнул стихами». Признаемся, ничего отвратительнее этой заметки нам не случалось читать в русской литературе. Есть минуты, когда замирает всякая человеческая ненависть; слова приговоренного к смерти, физической ли то или политической, выслушиваются всеми спокойно, если не из уважения и любопытства, то из приличия. Только палач способен остановить жертву сказать последнее в жизни, дозволенное ей законом слово…» (ОЗ, 1871, № 9, стр. 180).

…другой воспользовался случаем… сослался на Брута и Кассия… - Речь идет о заключительном слове Успенского, который стремился оправдать убийство Иванова, разлагавшего тайное общество перед «критической минутой» и претендовавшего на ту роль, которую играл Нечаев. «Тут не было и речи о цементации дела кровью, - говорил Успенский. - У нас была другая связь, более крепкая; это идея, одушевлявшая нас, идея общего дела. Кто же не знает, что пролитая кровь не только не связывает, но разрывает все узы?.. Если бы и оставалась какая-нибудь связь, то она чисто внешняя, тяжелая, как цепь невольника. Так Брут и Кассий поссорились накануне Фарсальского сражения. Между ними стояла тень Цезаря» («Правительственный вестник», № 168, стр. 5).

Стр 198…контроверса - спор.

Но вот катехизис русского революционера. Он был прочитан на суде. - «Катехизис» был опубликован в «Правительственном вестнике», 1871, № 162 от 9 (21) июля.

Стр. 205…выучить наизусть даже некоторые страницы Канта. - Прыжов рассказал на суде, что Нечаев цитировал наизусть целые страницы из «Критики чистого разума».

Вообразите себе еще Огарева, Бакунина и Нечаева, составляющих заговор с надежным человеком, присланным в Женеву киевской администрацией (см. заявление одного из защитников в заседании 8-го июля). -

Имеется в виду заявление присяжного поверенного Соколовского: «В деле есть следующее обстоятельстве: студенту Киевской Академии Маврицкому были присланы прокламации из Женевы, которые были доставлены им начальству. Вследствие того князь Дундуков-Корсаков воспользовался этим и послал в Женеву надежного человека, который вошел в знакомство с Нечаевым и Бакуниным и привез прокламации, причем Нечаевым были сообщены адреса знакомых ему лиц. Нам желательно было бы познакомиться с этими адресами, чтобы доказать, как мало имел Нечаев соучастников в деле студенческого движения». Прокурор ответил отказом на просьбу защитника («Правительственный вестник», № 162, стр. 5).

Стр. 206. «в снежных каторгах Сибири» - строка из стихотворения Огарева «Студент», посвященного Нечаеву:

Жизнь он кончил в этом мире

В снежных каторгах Сибири…

Стр. 208…фемгерихт - тайное судилище. От нем. Femgericht - тайное вестфальское судилище в средние века.

…как турецкий посланник в рассказе Хлестакова. - В рассказе Хлестакова иначе: «…министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я».

Стр. 213…Жюль Фавр счел нужным назвать в своем циркуляре и Россию. - Министр иностранных дел правительства Тьера Жюль Фавр 6 июня 1871 г. разослал всем европейским державам циркуляр, призывая их бороться с Международным товариществом рабочих, вплоть до его уничтожения. Все документы, приведенные в циркуляре, не имели никакого отношения к Интернационалу, а были связаны с деятельностью бакунинского «Альянса социалистической демократии». Эта подтасовка была вскрыта Марксом и Энгельсом в «Заявлении Генерального Совета по поводу циркуляра Жюля Фавра» (от 12 июня 1871 г.) - см. К. Mapкс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2-е, т. 17, стр. 372–373.

Стр. 219…кажется, чего-чего не говорили и не писали о панурговом стаде… - «Антинигилистический» роман Вс. Крестовского «Панургово стадо» вышел в 1869 г.

…все у нас пусто, сухо, голо… прошедшее Польши в пурпуре и злате… - Имеются в виду следующие слова Спасовича, поляка по национальности: «Это прошлое и возникает перед его глазами в пурпуре и злате, в дивном величии, а он кидается в это национальное прошлое с тем, чтобы осуществить посредством того свои демократические мечтания. Вот каким способом делается он революционером. Другое дело русский юноша. Прошлое его не богато, что ни говори славянофильство, настоящее сухо, бедно, голо, как степь раскатистая, в которой можно разгуляться, но не на чем остановиться» («Правительственный вестник», № 165, стр. 5).